и паломников, приблизившихся к идолу Оро, и его ребёнка, поводыря проводника.

– Это, – начал Пани, указывая на каменного идола, – святой бог Аннана, который живёт в соках этого зелёного и пышного дерева.

– Ты уверен, что мы не созерцаем каменное изваяние? – сказал Дивино.

– Я имею в виду дерево, – сказал проводник. – Это не каменное изваяние.

– Странно, – пробормотал вождь, – не был бы он проводником, который так говорил, – я не поверил бы. Я пока не сошёл с ума.

– Тайна тайн! – закричал слепой старый паломник. – Тогда что это за каменное изваяние, которое Пани называет деревом? О, Оро, если б у меня были глаза, я мог бы воистину узреть его и затем поверить, что это не так; и смог бы доказать широту своей веры, заслужив этим благословение Алмы.

– Трижды пресвятой Аннана, – забормотала девушка с печальными глазами, падая на свои колени перед Оро, – прими моё восхищение. Про тебя я ничего не знаю, кроме того, что говорил проводник. Я – всего лишь бедная, недалёкая девица, рассуждения – это не для меня, но я учусь у других, которые более мудры. Эти идеи для меня недоступны. Я боюсь думать. Алма, прими моё почтение.

И она разбросала перед богом цветы.

Но Фанна, здоровая матрона, повернувшись к Пани, воскликнула:

– Получи ещё подарки, о проводник. – И снова она набросила их на него.

И тут в Мораи появился решительный юноша, который не взял Пани в качестве проводника. Заметив группу людей перед идолом, он быстро подошёл туда, где они стояли. И, созерцая идола, внимательно изучил его и сказал:

– Это, должно быть, статуя Оро, но я не уверен.

– Нет, – вскричал слепой паломник, – это – святое дерево Аннана, своенравный отрок.

– Дерево? Когда-то могло им быть, но это не так; ты слеп, старик.

– Пусть я и слеп, но ты тёмен и невежественен.

Повернувшись к юноше, Пани сказал:

– Покинь святыню Мораи и не оскверняй сердца этих паломников. Уйди, говорю я, и во имя священного имени Алмы погибни в своих попытках подняться на пик.

– Я воистину могу погибнуть там, – сказал мальчик с печалью, – но это произойдёт в пути, увиденном мною в моих мечтах. И не думай, о проводник, что я абсолютно полагаюсь на выгоду от высокой встречи. Я буду подниматься на высокий Офо с надеждой, но не с верой. О могущественный Оро, помоги мне!

– Не будь нечестивым, – сказал Пани, – не произноси священное имя Оро столь легкомысленно.

– Оро – всего лишь звук, – сказал мальчик. – Высшего бога на моём родном острове зовут Ати; это – беззвучная мысль, о проводник, она живёт во мне.

– Прислушайтесь к его рапсодиям! Прислушайтесь, какую он несёт чепуху о таинствах; этого даже Хивохити не сможет понять.

– Ни он, ни ты, ни я, ни кто-либо другой; Оро для всех является неизвестным.

– Почему же ты тогда утверждаешь, что знаешь Оро лучше, чем другие?

– Я не так тщеславен, и у меня мало способностей, чтобы прочувствовать то, что я не могу ощутить. Я не чувствую Оро в себе и не могу сказать почему.

– Гордый мальчик! Твоё смирение – отговорка; в глубине души ты полагаешь, что сам ты мудрее всего Марди.

– Не настолько мудрее. Вера – высшее понятие; мои личные сомнения оскорбляют меня. Я пла́чу и сомневаюсь, весь Марди может увидеть это, меня несложно разглядеть.

– Он безумен, – сказал вождь Дивино, – никогда прежде я не слышал таких слов.

– Это – мысли, – бормотал проводник.

– Бедный дурачок! – вскричала Фанна.

– Пропащий юноша! – вздохнула девушка.

– Он – всего лишь ребёнок, – сказал нищий. – Эти прихоти скоро пройдут; когда-то я походил на него, но, слава Алме, в час болезни раскаялся, став слабым стариком!

– Это – потому что я молод и здоров, – сказал мальчик, – потому, что меня больше занимают мысли, порождённые моей юностью и моим здоровьем. Я только что пришёл от моего Создателя со свежей душой и телом. На твоей больничной койке, старик, хвори одолели тебя.

– Отвернитесь от богохульника, – закричал Пани. – Сейчас же! Ты злой, ты обречён на вечные муки.

– Я пойду своим путём, – сказал мальчик, – но Оро укажет его конец.

И он оставил Мораи.

После проведения партии паломников вокруг священной ограды, ощупав путь своим посохом и отпустив своего ребёнка, Пани сел на низкий, мшистый камень, окружённый мрачными идолами, и указал паломникам, как вернуться к его жилью, где спустя некоторое время он смог бы примкнуть к ним. Паломники отбыли, он остался в глубоком раздумье, в то время как невидимый пахарь взад и вперёд прочертил длинные борозды на его челе.

Он долго молчал, затем пробормотал про себя:

– Этот мальчик, совсем буйный, мудрый мальчик нанёс удар по моему сердцу. Его мысли – мои сомнения. Но он честен. Всё же я никому ничего плохого не делаю. У многих должны быть невысказанные мысли, так же как и у меня. Значит, мы тогда взаимно обманываемся? Человечеству без масок, насколько мне известно, гарантировано братство с другими, разделяющими те же идеи. Да ведь эту мысль – о Оро! – все должны скрывать? Наши мысли – не наши собственные. Независимо от того, какова она, честная мысль должна содержать некий зародыш правды. Но мы должны установить течение общего потока; я вслепую следую там, где являюсь ведомым; толпа паломников настолько велика, что они видят не только одного проводника. Это превыше всего: есть ли у нас ангельский дух? Но напрасно, напрасно, о Оро! Я попытался жить вне этого бедного, слепого тела, жилища, приспособленного для моей слепой души. Смерть, смерть: будучи слепым, мёртв ли я? Ведь слепота кажется осознанием смерти. Моя могила будет более тёмной, чем всё сейчас вокруг меня? Из темноты в темноту! Что это за такое тонкое, что находится во мне и ускользает от меня? И этому не будет конца? И когда всё это началось? Всё, всё – хаос! Что это за свет сияет в небесах, это солнце, о котором говорят мне? Или лгут? Полагаю, что так могли бы сверкать убеждения, но я размышляю и иду на ощупь в темноте, моя немота соединена с сомнением; и всё же это не сомнения, это – хуже: я сомневаюсь в своём сомнении. О ты, премудрый дух в воздухе, как ты можешь наблюдать всё это горе и не подать знака? Было бы, было бы, как ствол, прочно сомнение, как у этого дерзкого мальчика, кто существует без веры, но, кажется, полон ею. Сомневающийся, несомненно, верит больше всех. О! Ведь я был таким. Полагаю, что смелый мальчик отверг Алму в себе, изо всех сил пытаясь быть свободным. Но эти паломники, эта доверчивая девушка. Что если они видели меня таким? К порядку, к порядку, душа моя; вернись на место, маска.

И он, шатаясь, ушёл из Мораи.

Глава VI

Они рассуждают о богах Марди, и Плетёная Борода рассказывает о некоем Фони

Идя от священной ограды, Мохи рассуждал о множестве богов на земле, многочисленных идолов которых мы видели.

Мохи рассказывал:

– Эти боги дерева и камня не относятся к богам в воздухе. Вы не дышите без вдоха, вы не коснётесь листа, не затронув его духа. Есть боги небес и боги земли, боги моря и земли, боги мира и войны, боги мошенников и злодеев, боги призраков и воров, певцов и танцоров, бедняков и богачей. Боги блестят в глазах птиц и искрятся в гребнях волн, боги весело шумят ветвями деревьев и весело поют в ручье. Боги здесь и там, и каждый везде; вы никогда для них не единственны.

– Если это так, Плетёная Борода, – сказал Баббаланья, – то наши сокровенные мысли подслушиваются, но уже не соглядатаями. Однако, мой господин, эти боги, на которых он ссылается, просто относятся к наполовину разумным, это – кусочки целого, это тонкая сторона Первого Уровня.

– Это действительно так? – сказал Медиа.

– К наполовину разумным, ты говоришь, философ? – вскричал Мохи. – Тогда, прошу, заставь их появиться; поскольку то, что ты говоришь, кажется мне тарабарщиной.

Баббаланья, –